Может быть, сейчас и Алексей Максимович вместе с омичами зажигал бы под завлекательные афроамериканские ритмы. По крайней мере, многим жителям нашего города они явно по вкусу. Отчасти это заслуга известного российского джазового пианиста Даниила Крамера.
Воскрешение «черной» музыки»
– Даниил Борисович, этим летом вы в очередной раз приехали в наш город, чтобы выступить на «Jazz парке». Что вас так тесно связывает с Омском?
– В среднем я бываю в вашем городе 3 раза в год. У меня здесь абонемент, который включает 3 ежегодных концерта. Я привожу на них разных людей, знакомлю их с омской публикой. Как, например, Армине Саркисян, которая уже почти своя здесь. Ну а я в Омске уже точно свой. Как я могу относиться к публике, которую сам же и воспитывал? Я помню начало этих концертов, когда, в общем-то, джаз в Омске был практически мертв. Это было лет 15 назад. Конечно, было несколько джазовых энтузиастов, которые старались делать концерты. Энтузиазм – хорошая вещь. Но этого мало. Нужны профессионалы, нужна планка. Поэтому вслед за концертами было организовано несколько фестивалей.
Сейчас мы видим результат: смотрите, что творилось на «Jazz парке»! Слово «джаз» в Омске – это хорошее слово. Модное слово. Оно несет в себе позитив. Очень сильно ошибаются те, кто думает, что джаз – музыка элитарная. Он может быть любым, и я показывал его очень разным на омской сцене. И элитарный, и доступный, и этнический, и с роком, и с рок-н-ролом... И я еще не закончил.
– Хотите, чтобы джаз был массовым?
– Хочу сделать его доступным явлением на вашей сцене. Это было целью моей работы, и к этому все идет. Чтобы джаз был таким же домашним и любимым, как Чайковский или, например, «Битлз».
– Вы как-то отметили, что гений есть абсолютно в каждом ребенке, вопрос только в том, смогли ли родители его найти. Вы в этом плане тоже обязаны родителям?
– Да. Маме. И не только тем, что я музыкант, но и тем, что пианист. Моим первым учителем был флейтист, мне тогда было 3,5 года. По рассказам мамы он за месяц дал мне все базовые знания. Дальше вопрос стоял только в инструменте. Мама решила, что это будет фортепиано и оказалась права. А вот дочь мои гены не переняла. Мы искали у нее музыкальные способности, но она не музыкант. Зато прекрасно рисует. Избрала путь философа-искусствоведа.
– А как вы от классики пришли к джазу?
– В конце 60-х – начале середине 70-х годов в Харькове джазовой информации не было. Пару раз ученики в школе, которые что-то где-то такое слышали, сыграли красивые гармонии. А я всегда был слухачом, подбирал по слуху. Подобрал эти гармонии, заинтересовался. Пошел в магазин, купил пластинку джаз-оркестра «Шарпс Энд Флэтс». Это была первая пластинка, про которую я думал, что это джаз. Воздушная кукуруза, история любви и так далее. Я был нормальный советский мальчик: раз на пластинке написано – джаз, значит – джаз. Послушал – ничего. Потом познакомился с джазом, когда приехал в Москву и переехал жить в общежитие. Там я услышал у ребят джазовые записи. У меня отвисла челюсть, я показал пальцем и сказал «хочу». А у меня такой характер: если я говорю «хочу» – это будет моим.
– И что, осечек никогда не было?
– Пока что все в жизни, на что я показал пальцем и сказал «мое», стало моим. Моя женщина, моя музыка – все, что захотел. Я всегда добиваюсь своей цели. Так воспитан. Причем воспитала меня так Москва. Я рос в Харькове маменькиным сынком, а когда приехал в Москву, она меня так стукнула по затылку, что я очень быстро стал мужчиной. У меня в жизни за эти 5 лет одиночества в Москве столько всего произошло... И я понял: все, чего ты хочешь добиться в жизни, должен добиться сам.
В детстве я никогда не был первым – только хорошим вторым. Это прекратилось где-то к 14 годам, когда я получил премию на республиканском конкурсе. После этого я уже никому не уступал. Оказалось, конкурсная ситуация – это тот адреналин, который подстегивает меня. Настоящий соперник – это то, о чем я мечтаю. Никогда не приглашал артистов откровенно слабее себя, чтобы показать, какой я хороший. Так, например, делал Чарли Паркер. Я не осуждаю, это просто один из вариантов действий. Но мне нужен был момент соревнования. Учитель по шахматам всегда говорил: хочешь быть перворазрядником – играй с гроссмейстером.
Джазом жечь сердца людей
– Вас когда-нибудь удивляли фанаты?
– Да. Например, во Франции девчонки изо всех сил требовали, чтобы я расписывался на их голых спинах. Бывало, люди на сцену залезали. Как-то я играл с певицей из Швейцарии. Мужчина забрался на сцену, встал на колени и прямо на сцене надел ей кольцо на палец. Однажды забросали цветами всю сцену: было 8 марта, какая-то фирма делала себе рекламу и дарила каждой женщине цветок. Под конец мы так раскачали публику, что все цветы дружно полетели к нам. Конечно, бывает, что фанаты удивляют. Но я этого не жду. Иногда я могу вставить какое-то шоу в свой концерт, но в основном я нормальный серьезный музыкант, который умеет играть.
– Изменилось ли как-то ваше отношение к сцене за эти годы? Чувство, с которым выходите на нее?
– Да. Пока был молодой, я выходил на сцену, чтобы всех завоевать. Чтобы доказать, какой я классный. Дурацкая совершенно ситуация, но я был молод. Мне действительно надо было завоевать свою публику. Сейчас при выходе на сцену у меня в голове единственная мысль: нафиг я туда иду? Это значит, я думаю о том, что именно пытаюсь сказать публике. Есть ли мне что сказать этими нотами? Не пустой ли я иду, не пуста ли моя душа? На концертах собираются тысячи людей, которых я не знаю. Я должен сделать нечто, что заставит их слушать. Это далеко не просто сделать. Именно так изменилась моя музыкальная позиция
Вопрос «зачем я здесь?» – это кардинальный вопрос музыканта. Есть ли у тебя самого в душе что-то, что ты способен положить в душу другому. Я вас не знаю, вы пойдете в зал, но я должен заставить вас открыться на 1,5 часа.
– Значит, за каждой нотой скрывается что-то личное?
– Об этом я говорить не буду. У каждого музыканта это свое. Единственное, скажу: музыка, как и любое другое истинное, не ширпотребное искусство – это не просто набор нот. Это момент без вранья. Если ты врешь на сцене публике и самому себе, если у тебя нет на самом деле искренних чувств по отношению к тому, что ты играешь и для кого играешь – тогда ваши души не раскроются.
– Вы ловили себя на вранье?
– Да. И не один раз. А вы знаете, как трудно не врать самому себе? Бывает, ты выходишь на сцену, а в душе у тебя ничего нет, но ты уже вышел. И должен сыграть. Проклинаешь все на свете, потому что понимаешь, что врешь, но ничего не можешь с этим сделать. Неделями проклинаешь себя за этот единственный концерт. Да, такое бывает, и я этого не стесняюсь. Я уверен, это случается у любого музыканта. Не у всех есть силы об этом сказать. Но именно к этому моменту без вранья надо стремиться.
– Но что делать, если это случилось? Как не допустить повторения ситуации?
– Для этого в душе что-то должно быть. Именно поэтому музыканту нужна природа, поэтому мужчине нужна любящая верная женщина. Что нужно конкретно мне: мне нужна моя семья, нужны хорошие партнеры, которые будут будить мою фантазию. Мне всегда нравилось играть с Игорем Бутманом, он очень фантазийный музыкант. Нравился момент соревнований с ним. Люблю играть с музыкантом Валерой Гроховским. Он иногда задает мне такие задачки прямо на сцене, от которых у меня раскрываются глаза, просыпается чувство состязания: нет, я не уступлю. Возникают искренние чувства, желание победить, достать до ваших душ, чего бы это ни стоило. Тогда начинается истинная музыка.
А иногда бывает по-другому. Вы, наверное, видели, что я иногда на концертах закрываю глаза. Некоторые журналисты сказали, что я экстатичный музыкант. Вот еще! Никакой я не экстатичный музыкант. Иногда мне все мешает. Мешает лицо, которое сидит напротив меня. Я вижу человека с равнодушными глазами, и он меня не вдохновляет. Тогда мне нужно закрыть глаза, избавиться от света, от быта, от вас, сидящих в зале. Чтобы смотреть не в ваши лица и ваши ладошки, а забраться внутрь, в печенку. Туда, где вы меня и не видите. Но зато это вижу я. Вот тогда вы чувствуете нечто настоящее. Тогда у женщин слезки появляются на глазках, а мужчины хмурят брови, потому что им плакать не положено.
