Воспользовавшись его приездом, мы поговорили с гостем о театральном Омске, молодых режиссерах и проблемах детского театра.
– В этом году программа фестиваля представлена пятью театрами из четырех городов. Все, кроме Новокуйбышевска – миллионники. В большом городе театру проще развиваться?
– Развиваться одинаково сложно, где угодно. Это непростое занятие. Если искать закономерности, то они, наверное, в усилиях, в труде, в понимании своей миссии. В том, что человек занимается своей работой, театром. А все остальное – хрень собачья.
– Откуда берется энтузиазм у людей в маленьких городах заниматься театром? Вот, например, театр-студия «Грань» из Новокуйбышевска привез в Омск свой «Корабль дураков».
– Откуда у людей что берется – не ко мне. Есть инстанция повыше. Вы хотите найти ответ на тайну мироздания. Невозможно. Это великая тайна жизни. Почему человек занимается театром: собирает вокруг себя таких же полоумных, они что-то делают, другие приходят на это смотреть? Может быть, единственное, что заставляет меня ездить по всей стране – желание посмотреть, кого еще эта тайна захватит в свои колдовские лапы.
– Вы занимаетесь лабораториями, вас называют крестным отцом молодых режиссеров. А как начиналась эта деятельность? Почему этот формат?
– Начиналось все в стенах Омского театра драмы. Я посмотрел лабораторные пробы Ольги Никифировой и Владимира Петрова. Потом я начал работать в этом ключе, интересно было довести этот формат до модуля. Я его создал. И сейчас, по сути, вся Россия работает в системе моего модуля, основанного на омском опыте.
На мой взгляд, основная категория работы режиссера – это время. Суть профессии в том, чтоб понять, что с нами в этом времени происходит. Некоторые режиссеры теряют эту связь и просто ставят спектакли, а, как говорят в народе, это может каждый еврейский мальчик, но стесняется. За режиссурой должно стоять мировоззрение. Режиссеры часто выгорают. Они ставят спектакли, иногда даже неплохие, но мне скучно. Неинтересно. Я понимаю, что это профессия, ипотека, некуда деться и много всего другого. Творчество – это новое. Иначе получается копирование. И вот новое есть в молодых ребятах, которые готовы грызть все, включая железо. А со временем зубы стираются. Трепетные бойцы садятся в уютные кресла главных режиссеров и начинают говорить давно мне известные фразы: «Нас неправильно поймут», «У нас в театре есть традиции». Это смерть всему. А тот молодняк, с которым я работаю, еще не знает этих фраз. Они хотят ставить, рвутся в бой. Надо всегда куда-то рваться.
– Молодые режиссеры заняты поиском нового театрального языка, новой формы общения со зрителем. Что из этих опытов кажется вам интересным?
– Все интересные. Лишь бы было талантливо. У меня одно желание – удивляться. Я пришел и хочу, чтоб мне было интересно. Должно вставлять. Иначе какой смысл? Я могу найти, чем занять время: могу бухать, например. Нескучное дело. Девчонки опять же. А сколько замечательных книг не прочитано и уже никогда не будет прочитано!
– С вашей подачи в «Пятом театре» возникла лаборатория «Молодая режиссура: без цензуры». На обсуждениях эскизов в рамках этой лаборатории нередко высказываются тезисы о том, что современной драматургии не существует, люди не таким представляют себе театр. Можно ли преломить это стереотипное восприятие? И должен ли театр в этом смысле воспитывать зрителя?
– С людьми надо разговаривать. Цель театра в том, чтоб зритель осознал себя общественной силой, человеком мыслящим, чувствующим. Исчезновение эмпатии – это огромная проблема. Искусство без сочувствия просто невозможно. Человек часто желает одного – чтоб его оставили в покое. Театр всеми силами должен идти туда, где все закрыто, где все сложно и где болит.
– А если зритель этого не воспринимает?
– Не воспримет сегодня, значит, воспримет завтра. Меня в юности потряс ответ академика Лихачева, когда на какой-то встрече встала гневная девушка и спросила: «А как вы относитесь к тому, что люди покупают книги и не читают, а просто ставят в шкаф?». Он ответил: «Какие проблемы? Они ж их не жгут. Не в этом поколении, так в другом прочтут». Главное, чтоб культура не исчезала.
В Баварском институте социологии 50 лет изучали восприятие театрального искусства. Выяснилось, что люди схватывают сюжет, не понимая ни второго плана, ни подтекстов. Много затруднений в системе общения зрителей и театра, даже в том случае, если человек пришел и посмотрел. Но всегда есть 3% зрителей, которые понимают все и сочувствуют. Они наши союзники и наши сотворцы. Институт изучал эти 3%, и выяснилось, что это, как правило, люди с интересной карьерой, глубокого сочувствия к ближним, занимающиеся благотворительностью. Мы с ними воздушно-капельным путем общаемся. Мы питаемся от них, они от нас. Не будет этих 3% – не будет и нас. Это серьезный энергообмен.
– А зачем тогда человеку, который не относит себя к 3%, идти в театр?
– Вообще в театр надо ходить только за тем, чтоб почувствовать себя живым. Увидеть, как на твоих глазах происходит чудо жизни и чудо смерти. У меня нет никакого высокомерия по отношению к зрителю. Важна только формула: живой с живым говорит. Я вчера прочитал статью, что на Западе стало очень популярным движение, пропагандирующее медленный секс. В жизни все довольно быстро. И люди даже на этом, в общем-то, приятном занятии не сосредотачиваются, а просто выполняют механическую функцию. Ведь это движение про жизнь. Театр – это тот же медленный секс. Это попытка замедлить жизнь, чтоб почувствовать ее вкус. Торопимся-то к смерти, больше бежать некуда.
– Во многих провинциальных городах остро стоит проблема отсутствия профессиональной театральной критики. А театру все-таки необходима обратная связь, но получить он ее может только от журналистов и блогеров. Решаема ли эта проблема?
– Решаема. Александр Огарев пришел главным режиссером в Краснодарский театр. Это юг и там весело сидеть на улице, а в театре – душно. Первое, что он сделал, собрал всех блогеров и культурных обозревателей Краснодара и провел с ними беседу о театре, о своих задачах. И они стали больше понимать театр. Надо уметь вербовать союзников, объясняя им, что можно и с нами, а не только с телевизором.
– А как бы вы охарактеризовали сегодняшний театральный Омск?
– Пока есть театр драмы, здесь все будет в порядке. Георгий Цхвирава – режиссер неугомонный. Ему все интересно. Никита Гриншпун – настоящий театральный боец. Его спектакль «Шведская спичка» уже 10 лет – хит в Театре наций. Света Баженова открыла Центр современной драматургии. Талантливейший человек. Это обретение города. Непроявленной остается ситуация в ТЮЗе, но, может, там все еще установится. У них есть кредит доверия, который нужно оправдать. У ТЮЗа славное прошлое, и было бы жалко его потерять.
– Мне кажется, что немаловажно вырастить зрителя, а, как правило, самой неохваченной аудиторией оказываются подростки, да и дети. В Петербурге, например, БДТ и Александринский театр стараются совмещать академическую традицию с опытами и расширением аудитории. В провинции такая тенденция крайне редка. Можно ли вообще совмещать академическую традицию с экспериментом?
– Люди, произнося «академическая традиция», впадают в транс, начинают медитировать и светиться. На самом-то деле все со всем прекрасно соединяется, если не относиться к себе слишком серьезно, а относиться серьезно к делу, которым ты занимаешься. Особенность подросткового сознания в том, что у них нет предвидения последствий. Есть драматурги, сохранившие подростковую энергию. Они пишут интересные пьесы. Например, последняя работа Маши Конторович «Мама, мне оторвало руку» (впервые поставлена в омском ЦСД Светланой Баженовой – авт.). Или вот Ирина Васьковская «Бог ездит на велосипеде». Пьеса «Бродячая собачка» была переведена на русский, ее ставила в России Женя Беркович. Там в сказочной форме с детьми говорят на очень серьезные темы: как пережить раннюю смерть отца, как помочь маме, как выстоять самому. Нужно говорить о проблемах, с которыми сталкиваются дети. Просто мало кому это интересно.
– Когда я хожу на детские спектакли, мне часто кажется, что это сделано не для детей, а так…
– На отвали, чтоб не называть правильным хлестким русским словом. Это русская традиция. Дети – это недолюди, а людьми они будут потом, когда будут зарабатывать и приносить пользу. Детский театр у нас тоже существует в определенном модуле: костюмы вырви глаз, дикие фонограммы, неугомонные пляски и потные артисты с похмелья. Невыносимо все это. Хотя есть другие примеры, появляются режиссеры, которые осознанно хотят работать только для детей. Это Полина Стружкова, Женя Никитина (поставила «Манюню» в омском ТЮЗе и «Путешествие Нильса с дикими гусями» в «Пятом театре» – авт.), Катя Гороховская. Поэтому надежда есть.
– Ну, и напоследок, а есть в омских театрах спектакли, которые вы видели лично, и могли бы посоветовать посмотреть?
– Во-первых, это «Искупление» в Омском театре драмы. Я привозил его в этом году на свой фестиваль «Реальный театр». Для меня это серьезнейшая работа. Если говорить о рекомендациях… Да кто их слушает? Надо идти в театр и смотреть, выбирать и искать свои по группе крови театральные впечатления. Без них жизнь убога.
